Кожа не только выполняет много важнейших физиологических функций, но и неразрывно связана с нашей психологией. Навязчивое ее расцарапывание, селфхарм, психосоматические заболевания — всё это может многое о нас сказать. Во всяком случае, специалисту. Авторка телеграм-канала о ментальном здоровье «эго из лего» Александра Пономаренко — о том, как рассматривается кожа в психоанализе и почему первые детские тактильные ощущения — самые важные
Самый большой орган — кожа — выполняет не только защитную, иммунную, рецепторную и многие другие физиологические функции. Кожа играет особую роль в психологических процессах, часто не осознаваемых и не контролируемых человеком.
Наблюдая за поведением младенцев, психоаналитики разработали концепцию ранних объектных отношений (взаимодействие матери и ребенка). Связь в таких отношениях устанавливается именно через кожу, ведь младенец не может ни осмыслить происходящее, ни описать его.
Британские психоаналитики Мелани Кляйн и Дональд Винникотт анализируют кожу не просто как границу между внешним миром и внутренним. В их представлении кожа выступает в качестве контейнера, психической оболочки.
Кожа младенца «вбирает» в себя любые действия матери: как бережные прикосновения и заботу, так и холодное или жестокое обращение. Эта особенность легла в основу так называемой адгезивной идентификации — уникальной способности младенца как бы «прилипать» к матери, осознавая ее тело как продолжение собственного.
Прикосновения — это «слова», которые понимает новорожденный. Ребенок чутко реагирует на поглаживания матери и прикосновения к ее соску во время кормления. По сути, кожа ее рук и груди — это первый объект, который младенец начинает познавать.
Одно тело на двоих
Зигмунд Фрейд в работе «Я и Оно» говорит о прикосновениях как о первой попытке сконструировать собственное «я». Также, по его мнению, психические функции человека развиваются через первые телесные переживания.
Подтверждает эту точку зрения тот факт, что кожа (поверхность тела) и мозг (главный орган нервной системы) берут начало из одной эмбриональной структуры — эктодермы.
В первые дни жизни младенец приобретает особый опыт «слияния»: его тело и тело матери представляют собой неразрывное целое. И хотя ребенок физически — отдельный человек, психически он пока не способен это осознать.
Для младенца его мама и он сам — это один человек, точнее, мама — это его вселенная, его пища, тепло и безопасность.
Такое восприятие связано с внутриутробным опытом, когда материнское тело действительно служит потребностям обоих. Обволакивающая, комфортная материнская среда является первым переживанием поверхности — первой метафорой кожи.
Наблюдая за поведением младенцев и детей с тяжелыми психотическими расстройствами, польская психотерапевтка Эстер Бик предположила, что детям с первых дней жизни нужен так называемый контейнирующий объект — родитель, способный распознавать потребности малыша и вовремя их удовлетворять. Причем коммуникация должна происходить на уровне кожи (касания, поглаживания и покачивания), потому что другого языка ребенок пока не знает.
Если родители пренебрегают этими процессами, у ребенка может сформироваться патологическая «вторая кожа» (термин Э. Бик), посредством которой он будет развивать псевдонезависимость, чтобы защититься от психического разрушения.
Позднее немецкая психотерапевтка Илани Коган в своей статье «Вторая кожа» подтверждает концепцию Бик. Она описывает клинический случай пациентки, чья мать пережила сложные роды и потом долго восстанавливалась, не сумев должным образом ухаживать за новорожденной. Отец ушел из семьи, а отчим, который появился в жизни пациентки позже, пострадал от холокоста — его физические и психологические увечья она переняла на себя. В анамнезе девушки — сильная угревая сыпь на лице и невротические расцарапывания высыпаний, анорексия и неоднократные суицидальные попытки.
Коган рассказывает, что на первом интервью пациентка «стащила со стола несколько ручек и начала играть в странную игру, неистово разбирая ручки на части, а потом складывая их вместе… Наблюдая за ее работой по реконструкции целого из разрозненных частей, я поняла сообщение, которое она передавала мне через свою игру: свое желание, чтобы я заново собрала частицы ее собственного разрозненного „я“ и связала их вместе живительной силой».
Ощущение нецелостности и страх развалиться на части свидетельствовали о недостаточной с-интеграции — это то, что подразумевала Эстер Бик под невозможностью взаимодействия с контейнирующим объектом: «Оба родителя проецировали собственные депрессивные и агрессивные тенденции на ребенка, таким образом используя его <…> для уменьшения депрессии и самодеструктивности, которые для них могли быть роковыми».
Интенсивная психоаналитическая терапия выступила в роли того самого эмоционального контейнера, необходимого пациентке для удерживания разных (отчасти полярных) аспектов личности. В результате внутренние изменения отразились на внешнем виде — и ее кожа очистилась. Коган отмечает, что «лицевая ткань навсегда останется в рубцах», — это напоминает метафору Майкла Балинта о заживлении «базисного дефекта»: некоторые раны слишком глубоки, чтобы исчезнуть бесследно.
Влечение к боли через самоповреждение
Поскольку психика развивается на основе биологических процессов, кожа тут играет важную роль. И взаимодействие ребенка с тем, кто за ним ухаживает (чаще всего — матерью), насыщает этот естественный процесс новыми подтекстами, в том числе и эротическими.
Фрейд, чьи идеи о детской сексуальности в свое время стали революционными, говорит об «удовольствии от прикосновений». Проявления заботы во время купания, растирания, ношения, обнимания приводят к стимуляции эпидермиса.
Младенец принимает материнские прикосновения сначала в виде возбуждения, а затем — в виде общения. Это особый, довербальный способ установления первых доверительных отношений.
Взрослея, ребенок учится самостоятельно трогать вещи, которые вызывают в нем сильный интерес. В работе «Тотем и табу» Фрейд под неврозом навязчивости подразумевает именно запрет на прикосновения — невозможность потрогать, ощутить, овладеть.
В процессе взросления происходит эротизация кожи. Удовольствие от контакта с кожей войдет в сексуальную жизнь и станет основой как приятных прелюдий, так и болезненного садо- и мазохистического удовлетворения.
Подробнее о мазохистическом фанатизме размышляет французский психоаналитик Дидье Анзьё в своей работе «Я-кожа». Он связывает влечение к боли с каким-то событием из раннего детства, когда у ребенка была повреждена кожа (например, при хирургическом вмешательстве, падении или ожоге). Так, элементы бессознательного выстраиваются вокруг не расчлененного, а поврежденного тела — на содранной коже. Это продукт воображения о лишении определенной эрогенной зоны. Анзьё предполагает, что любое сознательное нарушение целостности кожи (татуировки, шрамирование, пирсинг, самоповреждения и т. д.) лежат в основе этого фантазма.
Высокая уязвимость и дерматилломания
Дидье Анзьё находит взаимосвязь кожных заболеваний с нарциссической травмой. Дети, воспитанные нарциссическими людьми или имеющие большой травматический опыт общения с ними, обретают высокую чувствительность к стыду. Когда чувство стыда очень сильное, оно «блокируется» внутри «я» и не может выражаться в поведении (вербально и невербально). Есть предположение, что этот подавленный стыд «проступает» через кожные покровы. Малейший стресс может вызвать проблемы с кожей.
Еще один симптом нарциссической травмы — трудность в опознавании и поддержании границ. Собственно, эту функцию метафорически выполняет и кожа, очерчивая границы тела.
«„Нормальная“ я-кожа не охватывает весь психический аппарат целиком, а представляет двойную поверхность, внешнюю и внутреннюю, с зазором между ними, дающим свободное место для определенной игры. У нарциссических личностей эта ограниченность и этот зазор имеют тенденцию к исчезновению. Пациент нуждается в том, чтобы обходиться собственной психической оболочкой, не иметь с другим человеком общей кожи, которая, устанавливаясь, ведет его к зависимости от другого. Но он вовсе не имеет средств для своей амбиции: его я-кожа, начавшая формирование, остается хрупкой».
Такой же механизм наблюдается и у людей пограничного уровня: их кожные проявления связаны с размытостью идентичности и качественной несостоятельностью я-кожи. Анзьё предложил термин «патомимия» (имитация болезни) для обозначения кожных заболеваний, которые могут быть спровоцированы самим человеком. Одно из проявлений патомимии — дерматилломания (ковыряния кожи): пограничный пациент навязчиво расцарапывает или расчесывает кожу, сдирает корку с ран, не давая им зажить, или постоянно выдавливает высыпания на лице, груди или спине.
В основе такого поведения, по мнению Анзьё, лежит не столько желание покалечить или наказать себя, сколько бессознательная агрессия из-за постоянной потребности в зависимости. У человека пограничной организации в раннем возрасте был нарушен механизм привязанности ввиду подрыва доверия к значимой персоне (например, если ребенка неаккуратно отлучали от груди, надолго оставляли одного или не систематически удовлетворяли его нужды). Такой человек учится делать всё самостоятельно, чтобы выжить, но бессознательно всё еще испытывает желание доверить кому-то заботу о себе.
Аллергические реакции — нарушения контакта младенца и матери
Другой вопрос, который волновал психоаналитиков, — может ли избыток или недостаток контакта с матерью в раннем детстве стать причиной кожных заболеваний?
Опыт работы с людьми, имеющими дерматологические проблемы, стал основой смелого предположения: некоторые заболевания кожи связаны с чрезмерной стимуляцией, а другие, наоборот, с недостаточной стимуляцией в младенчестве.
Например, появление младенческой экземы (другое, более распространенное название — атопический дерматит) может быть следствием недостатка кожного контакта с матерью. Австро-американский психоаналитик Рене Шпиц подтвердил эту теорию, опираясь на собственные исследования и выводы дерматолога Уильямса и педиатра Розенталя. Он пришел к выводу, что «враждебность матери, проявляемая под маской тревоги, может вызывать младенческую экзему у ее ребенка». Под «враждебностью» психоаналитик подразумевал нежелание лишний раз прикасаться к малышу из-за страха сделать ему больно.
Интересно, что у детей, у которых через полгода развивалась экзема, наблюдалась более сильная чувствительность (раздражимость) кожи.
О взаимосвязи кожного заболевания ребенка и материнского отношения также свидетельствует то, что к концу первого года жизни ребенок может спонтанно излечиться от экземы.
Рене Шпиц объясняет это тем, что к этому времени ребенок обретает бо́льшую самостоятельность в передвижении и может подменять объектные отношения с матерью контактами с предметами и другими людьми.
В 1957 году на конгрессе Международной психоаналитической ассоциации в Париже впервые прозвучала формулировка «аллергические объектные отношения» как перифраз уже известного термина «ранние объектные отношения». Автор нового названия Пьер Марти утверждает, что для пациентов с экземой и другими аллергическими проявлениями во взрослом возрасте характерна «архаическая пренатальная фиксация», проще говоря, застревание психики на младенческом уровне.
Удивительно, насколько сильно может регрессировать психика, «откатываясь» к раннему детскому возрасту и из раза в раз отыгрывая травматичные моменты, когда ребенок был физически неблагополучен, хронически голоден, эмоционально депривирован.
Поскольку у детей нет сознания как такового, эти ранние травмы «закодированы» только на телесном уровне. Фактических воспоминаний психика не фиксирует, но телесные ощущения и следы на коже остаются на всю жизнь.
Кожа в психоаналитической терапии
Психоанализ проникает глубоко под кожу. Но и сама кожа в психоанализе — не просто орган тела.
Кожа взрослого так же, как и младенца, выступает транслятором информации, своеобразным «языком» коммуникации. Кто-то занимается селфхармом, чтобы справиться с психологическими проблемами или эмоциональной болью, а кто-то, наоборот, всеми силами оберегает свой «контейнер» и заботится о нем.
Особая функция кожи, которой так любят спекулировать бьюти-культура, — репрезентативная. Внешний вид и состояние кожи помогает произвести первое впечатление и захватить внимание.
Кожа выполняет контактную функцию в социуме и отражает отношения с другими людьми, в том числе это касается терапевтических отношений: Анзьё предполагал, что в кабинете психоаналитика пространство между ним и его пациентом также образует «общую кожу».
Можно проанализировать возникновение того или иного кожного заболевания, внимательно рассмотрев особенности структуры личности (например, нарциссическому человеку будет свойственна напускная «толстокожесть», а психический аппарат пациента пограничного уровня будет напоминать сверхчувствительную тонкую кожу).
Психоанализ не телесно-ориентирован. Это значит, что пациенту и психоаналитику запрещено контактировать через прикосновения, вместо них — слова, свободные ассоциации. Несмотря на всесторонние исследования кожи, психоаналитики (в частности, Анзьё) призывают уйти от буквальной работы с телом в виде прикосновений или объятий, ведь «телесные переживания уже вписаны в язык. Поэтому нет надобности сейчас обнимать анализанта. Для всего достаточно слов, и для работы с телом тоже».
Классические психоаналитические инструкции к методу свободных ассоциаций сводятся к тому, что пациенту нужно говорить всё, что приходит в голову, и ограничиваться вербальными отношениями (то есть проговаривать, а не делать, включая прикосновения и социальные отношения с психоаналитиком). В свою очередь, психоаналитик воздерживается от удовлетворения желания своего пациента в объятиях, но при этом старается понять вместо того, чтобы осудить или отмахнуться.
Для психоаналитической терапии с детьми применяется игровой метод, разработанный Мелани Кляйн. Согласно ее теории, игра ребенка и свободные ассоциации взрослого сопоставимы в символическом выражении психики.
В игре ребенок часто перенимает на себя роль взрослого и может неосознанно демонстрировать, как другие взрослые (зачастую родители) ведут себя в семье. Также важным материалом для анализа является отношение к игрушкам. Ребенку стоит позволить выражать в игре свои эмоции и фантазии свободно — так, как они возникают.
Работа психоаналитика заключается в том, что он интерпретирует игру ребенка, задавая ей дальнейшее направление, точно так же, как и при свободных ассоциациях у взрослых. И что в первом, что во втором случае психоаналитическая терапия выступает в качестве эмоционального контейнера, позволяя проникнуть вглубь травмы для ее подробного изучения, но при этом выдерживая любую психологическую нагрузку. Именно опыта «выдерживания» не хватало пациентам с проблемами кожи — и психоаналитическая терапия может его предоставить.
